После его допроса и ареста Бердюкова, Александр понял, насколько опасно ГПУ. Достаточно написать донос на любого, кто не угоден и его арестуют. Он видел, что нельзя оспаривать решения руководителей партии, какими бы они не были. Он помнил, как в тридцать втором арестовали председателей колхозов, кто не захотел оставлять голодом колхозников.
Уехать из колхоза было нельзя. Справки не давали, а без документов арестуют. Кто не мог отработать трудодни, подвергали народному суду, а при невыполнении плана колхозники лишались оплаты. Дело в том, что колхозники получали продукты и всё необходимое авансом в течении года. И когда в конце года подводили итоги, то оплата за вычетом аванса получалась небольшой. А если не выполнили план, то лишались премии, и часто оставались без оплаты.
Только сейчас до Александра стало доходить то, что хотела сказать ему Татьяна, и что говорил Иван Фёдорович. Он вдруг осознал, что колхоз — это трудовой лагерь. И председатель туда же — «Отдавай всего себя делу и тогда мы поручимся за тебя».
Ожегову вдруг стало страшно, — Ведь он агитировал крестьян идти в колхоз. — Александр стал больше заниматься домом и детьми. Больше он заявление в партию не подавал…
В сороковом году произошёл несчастный случай с полуторагодовалой Томой. Татьяна была на работе. Дети играли на улице. За младшенькой приглядывали старшие и заигрались. Пока в хлеву убирались, выпустили свинью. Ребята увидели не сразу, как свинья подошла к сидящей Томе и начала жевать её пальцы на руке. Девочка от боли и страха даже кричать не могла. Свинью отогнали и позвали взрослых.
Позвали мать. Она схватила дочь и побежала в конюшню. Запрягли лошадь и поехали в Вавож к фельдшеру. Фельдшер забрала Тому на операционный стол. Тут пришёл Александр. Татьяна прильнула к нему и заплакала. Она почувствовала запах, но промолчала. Через час фельдшер вышла из операционной и сказала, что сделала всё, что могла.
После этого ещё возили Тому на перевязки. Потом сняли швы, но она не говорила, и плохо двигала пальцами левой руки. Фельдшер только разводила руками, — Ждите. Всё наладится. Нужно время…
Александр общался по работе со многими женщинами, с учителями, с медсёстрами, со счетоводами, и выглядели они привлекательнее, чем его жена. В Вавоже стала обращать на себя внимание Люба из местного сельсовета, с которой как-то танцевал Сашка. Она была моложе Александра на четыре года, ростом она была немного ниже его. Она следила за собой и выглядела привлекательно.
Сначала Александр старался не обращать внимания на её улыбки. А она всё больше привлекала его, но дальше рукопожатий и шуток при встрече дело не заходило. Он спрашивал, почему она не выходит замуж. А она отвечала, что нормальные мужики уже с бабами. А больше не за кого идти в этом селе.
Они стали общаться чаще. А когда Александр рассказал Любе, что после несчастного случая дочь перестала разговаривать, она посочувствовала ему. Они шли и разговаривали о том, как можно вылечить Тому. Люба говорила про какую-то бабку, которая лечит, и они незаметно дошли до её дома.
И тут Люба спросила. — Александр Григорьевич, Вы не против продолжить разговор у меня дома? Хотите зайти ко мне отобедать?
Она стояла и обворожительно улыбалась. На шею был накинут платок, а под блузкой соблазнительно выпирала грудь. И Александр не смог устоять. — Ну, что же, Любовь Николаевна. Я с удовольствием отобедаю у Вас.
Дом у неё был ухоженный, чистый. Жила одна. Мужа скоро после свадьбы призвали в армию, детей завести не успели. А в тридцать девятом пришла похоронка.
Люба стала накрывать на стол. Но Александра было уже не остановить. Он подошёл к ней сзади, взял за плечи и повернул к себе. Они прильнули губами друг к другу. Он схватил её на руки, бросил на кровать, набросился сверху и начал целовать губы, щёки, шею.
Когда добрался до груди, она, тяжело дыша, сказала, — Всё, хватит!
Александр приподнялся, — Что не так?
— Что это Вы себе позволяете, Александр Григорьевич? Возомнили себе, что я такая доступная? — Люба встала и стала застёгивать пуговицы блузки, которые расстегнулись на её груди. — Я то, думала, что хоть Вы не такой кабель.
— Люба, Люба. Не глупи. — Он остановил её руки. — Люблю. Только тебя люблю.
Он прижал её к себе и снова стал целовать. Она остановила его, положив ладонь ему на губы. Он хотел сказать, но она приложила указательный палец к своим губам, чтобы молчал. Отошла и начала медленно снимать свою блузку, затем юбку. Он стоял застыв. По телу шли мурашки, как будто у него это было в первый раз.
Она осталась в одной ночнушке. — Ну, что стоишь? Раздевайся. — И пошла расправить постель…
Она была такой красивой. Он любовался её длинными ногами. Перины были мягкие. Александр подумал, что он никогда не испытывал таких чувств. Вот так и «отобедали».
Александр шёл домой и думал, — Как же так. Ведь я люблю Татьяну и никогда её не брошу, и детей своих обожаю. Почему вдруг так захотелось обладать Любой?
Но он не находил ответа и сказал себе, что это больше не повторится.
Александр не хотел лишний раз расстраивать Татьяну и сделал вид, что ничего не случилось. Дни шли, и он как-то успокоился. И Люба снова пригласила его «отобедать». Он хотел ей сказать, что не нужно этого. Но глядя на её улыбку и манящее тело, он смог произнести только, — Приду.
Потом Люба ещё пригласила и ещё. И Александр, когда бывал в Вавоже, стал к ней заходить «отобедать»…
Продолжение —Глава 12. 1941 год.